Философский анализ «Мистериума» Скрябина
DOI:
https://doi.org/10.31857/S0236200725010107Ключевые слова:
сознание, теургия, синестезия, воля, гений, дух, данность, смерть, антропософия, философия всеединстваАннотация
В статье анализируется попытка А.Н. Скрябина построить «Мистерию» уже не как произведение искусства, а как часть реального мирового процесса, завершающего старую культуру и создающего новую культуру с новым человеком. При этом Скрябин обнаруживает разрывы в единстве мира и пытается их устранить. Для этого он использует идеи философии всеединства В. Соловьева и антропософии Е. Блаватской. А.Н. Скрябин ставит перед собой цель восстановления искусства в его изначальной целостности. Изначальная целостность задается мистерией. В статье анализируется проблема соотношения звука и цвета, звука и слова, литературного текста и музыкального и делается вывод о том, что поэзия Скрябина не только соответствует высокому порядку звучания его музыки, но и обладает ценностью сама по себе, превращая Скрябина в поэта. В этой связи в статье отмечается фундаментальный характер различия между речью и языком. При этом язык понимается как нечто производное от речи, как побочный продукт ее существования. В свою очередь, речь невозможна без такой «субъективности», как воображение. Как показывает автор, именно это обстоятельство позволило А.Н. Скрябину понимать музыку не как то, что противостоит поэзии, а, напротив, для него музыка есть не что иное, как изначальное звучание речи человека, обращенной к самому себе. Скрябин, исходя из синестезии звука и цвета, обоняния, осязания и слова, как будто бы указывает на ассоциацию, по законам которой человек создает из материала своих ощущений новые сопоставления. В статье показывается, что это ошибочное мнение. Суть дела состоит не в новых сопоставлениях, а в том, что в философии называют трансцендентальной схемой. Скрябин мог ничего не знать об этой схеме, но как бы интуитивно он отклоняет идею ассоциаций чувств и ощущений и принимает кантовский трансцендентальный схематизм. У Канта даже человеческое «я» является схематизмом рассудка и одновременно, как он говорит, монограммой чистой способности воображения, то есть субъективностью.